29 марта, 2013

Время оккупации было страшное

МОЕ ВЗРОСЛЕНИЕ

Родился я в феврале 1930 года на Украине, в большом селе Киевщины (Сорокотяга Жашковского района), пятым по счету в крестьянской семье. Учился в сельской школе и к началу войны закончил три класса. Фашистская оккупация Украины резко изменила жизнь нашей семьи. Старший брат - Степан, летчик-истребитель - защищал Родину на юго-западе страны, сестра Екатерина, учительница, была эвакуирована с учебным заведением в Среднюю Азию, где впоследствии вступила в ряды Красной армии и воевала в составе войск ВНОС противовоздушной обороны, брат Николай, студент техникума, попал на оккупированную территорию и в 17-летнем возрасте был угнан на принудительные работы в Австрию. В селе с матерью Евдокией Акимовной остались два несовершенолетних сына: Петр (1927 г. р.) и я (отец наш, Леонтий Денисович, участник Первой мировой и Гражданской войн, кавалер трех солдатских Георгиевских крестов, умер в 1940 году).

С января 1942 года на Жашковщине, как и на других оккупированных территориях, развернулась борьба против немецко-фашистских захватчиков. Жашковскую подпольную антифашистскую организацию возглавил мой односельчанин, директор школы соседнего села Петр Федотович Бульба, по инвалидности не взятый в ряды действующей армии. С ним был и его младший брат Алексей. Самым юным участником подпольной диверсионной группы села был Петр Голотюк, которому не было еще и 15 лет. Доверял Петр отдельные дела и мне, своему младшему брату (в феврале 1942 года мне уже исполнилось 12 лет).

Первые месяцы деятельности отряда прошли в заботах о поиске оружия, в информировании земляков о делах на фронте, в разоблачении лживой геббельсовской пропаганды «о полном уничтожении Красной армии». Информацию о положении наших войск мы получали из радиопередач, хотя принимать радиосообщения из Киева оккупационные власти запрещали под угрозой расстрела. Все «ламповые» приемники были изъяты и вывезены в районную комендатуру. Для прослушивания новостей мы с братом развертывали «радиоузел», состоящий из детекторного приемника и антенны-щетки, которую я каждую ночь вытаскивал на вершину росшей у дома груши, а после получения нужных сведений снимал и прятал в сарае. К утру новые сведения появлялись в написанных от руки листовках, которые мы и другие патриоты расклеивали на заборах и телеграфных столбах в селе.

Позже для изготовления листовок был добыт шрифт: в результате дерзкого ночного налета на районную типографию (на голову охранявшего типографию полицейского был надет мешок с золой) удалось вынести четыре мешочка газетного шрифта. И вскоре в селах района стали появляться печатные патриотические воззвания «До зброи!» («К оружию!»). К распространению этих воззваний, а также листовок, партизанских вестей привлекался по ночам и я.

Расклеивание листовок по ночам меня по-юношески увлекало, но вскоре наступило раннее взросление...

Через несколько месяцев подпольной работы, при разоружении гитлерюгенда Иоанна Клемпа - сына явившегося из Германии бывшего владельца Жашковского сахарного завода, - два участника нашей диверсионной группы были опознаны. Среди ночи мой брат Петр прибежал домой и на коленях умолял мать взять меня и куда-нибудь скрыться, так как его и Алексея Бульбу узнал «недобитый немец». По тем временам это означало, что семьи «опознанных» будут подвергнуты допросам, а возможно, и расстрелу. Мать велела Петру немедленно убегать. А минут через десять в село нагрянуло около 20 автомашин и конных повозок с карателями.

В эту первую облаву наш дом (как и дом Бульбы) был окружен. Мать и меня полицейские развели в разные углы двора и стали допрашивать. Мать били шомполами, но, не добившись ответа, увезли в район. Я при допросе твердил, что ничего не знаю, после чего меня поставили к краю ямы, которая осталась на огороде от старого погреба, и приготовились стрелять. Я тогда не понимал, что хочет сделать со мной полицай с карабином на изготовке, и пристально смотрел ему в лицо. Полицай не выдержал моего взгляда и, загоняя патрон в патронник для стрельбы, приказал повернуться к нему спиной. Но тут неожиданно последовала команда «отпустить щенка, чтобы выловить старшего брата, когда он придет домой за младшим». Потрясенный происшедшим, я остался во дворе один.

Своевременно покинувшие родное село подпольщики стали партизанами и скрывались в редких лесах и буераках. Гестапо, жандармерия и полиция пытались их поймать и периодически устраивали ночные облавы. Я неоднократно подвергался допросам с угрозами расстрела.

Тем не менее, наш партизанский отряд продолжал действовать. Была установлена связь с отрядами партизан в Тараще и Тетиеве, начали проводиться совместные операции. А диверсионная группа нападала на немецкие конвои, приводила в исполнение принятые решения по ликвидации рьяных полицейских, отбивала угоняемые в Германию стада и возвращала животных крестьянам. С помощью связных партизанам передавались сведения о действиях жандармов и полиции.

Такие задания выполнял и я, но однажды, пробираясь в отряд, располагавшийся в землянке на дальнем поле села, я заметил крадущегося за мной пожилого соседа. Изменив маршрут, я временно укрылся в низинке, а затем вышел навстречу своему преследователю, чтобы он узнал о своем провале. Позже с этим соседом разбирались партизаны, его слежки я больше не замечал.

В 1943 году партизанский отряд потерял своего руководителя. Петр Федотович Бульба был схвачен на базаре в момент распространения очередного выпуска партизанских вестей (листовки он провозил в протезе отсутствовавшей руки). После зверских пыток в таращанском гестапо он скончался, тело его тайно вывезли и закопали; могила славного патриота не найдена до сих пор.

А тем временем в «партизанских» селах начался настоящий террор с привлечением значительных сил оккупантов. Участники партизанского движения были вынуждены скрываться и прятать по избам односельчан свои семьи.

Заключительная операция партизан была проведена в начале 1944 года. Именно тогда в ходе Житомирско-Бердичевской операции скоординированными действиями войск 1-го Украинского фронта и партизанского отряда были без особых потерь освобождены город Жашков и значительная часть территории района.

На этом завершилась подпольно-партизанская деятельность нашей организации. Партизанские руководители сдали в соответствующий штаб отчет о проделанной работе, многие получили заслуженные награды. А достигшие призывного возраста бывшие партизаны были призваны в ряды Красной армии. Двухлетний период моего военного взросления отложил отпечаток на всю последующую жизнь и работу.

В родном селе я окончил семилетку, затем поступил в Киевский индустриальный техникум (и одновременно аэроклуб), который окончил в 1951 году. С июля 1951 года - в рядах Советской армии. В 1953 году окончил Черниговское военное авиационное училище летчиков.

С сентября 1953 года - лейтенант. Служил в авиаполках противовоздушной обороны Ленинграда: сначала летчиком-истребителем, затем старшим летчиком. В 1955 году окончил Летно-тактические курсы усовершенствования летного состава ВВС. Далее - вновь служба в Ленинградской армии ПВО в качестве командира звена истребительного авиаполка. В 1963 году окончил заочно Военно-воздушную академию (ныне им. Ю.А. Гагарина) (старший штурман-летчик 57-го гвардейского истребительного авиаполка, военный летчик 1-го класса).

С июля 1965 года - на штабной работе: старший офицер, начальник направления, старший штурман оперативного отдела 6-й отдельной армии ПВО. С апреля 1974 года - в Оперативном управлении Главного штаба Войск ПВО страны: старший офицер, начальник направления, начальник группы, заместитель начальника отдела. С июня 1974 года - полковник.

5 августа 1985 года приказом министра обороны СССР уволен в запас.

С 1974 по 1984 год проживал с семьей в поселке Заря Балашихинского района, а в 1984 году переехал в город Железнодорожный Московской области. Семья: жена Людмила Ивановна, сыновья Сергей (1957 г. р.) и Юрий (1962 г. р.).

В настоящее время продолжаю трудовую деятельность - являюсь научным сотрудником Военной академии воздушно-космической обороны.

ВРЕМЯ ОККУПАЦИИ БЫЛО СТРАШНОЕ

Я родился 2 июля 1930 года в деревне Демидове Оленинского района Тверской области (50 километров западнее г. Ржева). До Великой Отечественной войны окончил три класса средней школы.

Наша территория была оккупирована фашистами в октябре 1941 года, а освобождена 4 марта 1943-го. Время оккупации было страшное. Мы жили в прифронтовой полосе. Все жители прятались в лесу, в землянках, а когда вышли из леса в деревню, немцы согнали нас по пять-шесть семей в самые худые деревенские избы. Так нам пришлось жить под страхом смерти до марта 1943 года.

После освобождения территории нашего района все население было призвано на работу по расширению железнодорожной колеи на участке от станции Оленино до Великих Лук. Работа была очень тяжелая: выдергивали костыли из шпал и раздвигали рельсы под руководством специалистов железной дороги. В мае 1943 года эта работа была закончена. Из восточных районов начали поступать грузы на освобожденные территории, в том числе и в нашу местность. В первую очередь доставили семена для посева на станцию Оленино, что в десяти километрах от нашего колхоза «Большевик». И мы, подростки и взрослые, на своих плечах тащили зерно (рожь, ячмень, овес и другие культуры) в свой колхоз, так как подходила посевная кампания, а своего зерна в хозяйстве не было. Каждому давали нести столько, сколько было по силам. Я в мешке носил по восемь килограммов. Было тяжело, а главное - голодно. Надо отметить, что в тот период не было никакого воровства, даже его попыток.

Очередной этап работы - доставка из района ГСМ для колесного трактора ХТЗ. Двадцатилитровую канистру керосина вдвоем с товарищем мы несли на палке прямо к трактору, а после таскали ведрами воду для заливки в радиатор. Трактористом была молодая женщина Марченкова. Она и пахала, и ремонтировала трактор.

В нашей местности много лесов. Все просеки и лесные тропы были заминированы. Военные саперы произвели разминирование, а наша задача была - собирать обезвреженные мины в кучу и обкладывать сухими дровами для их уничтожения. Работа для нас была веселая, хотя и очень опасная. С сожалением вспоминаю трагические случаи. Мин, снарядов, патронов и всякого оружия было очень много, так что взрывы и выстрелы гремели днем и ночью все лето и осень 1943 года.

В 1944 году в колхоз были доставлены бычки (четырех-пяти лет) в качестве тягловой силы. Но их нужно было обучать тащить плуг и телегу. И эта нелегкая и опасная работа легла на плечи ребят 15-16 лет. А было нас шесть человек на весь колхоз.

Не зря говорят «упрямый как бык». В этом мы убеждались, в течение трех-четырех месяцев обучая с утра и до позднего вечера этих бычков. Много было травм. Бычка запрягали в телегу, как лошадь, только хомут внизу приходилось разрезать, иначе было не надеть его быку на шею, а в остальном - как у лошади: дуга, седелка, вожжи и т.д.

Возили зерно, сено, дрова, навоз, пахали плугом. Вспоминаю первый урожай 1944 года и сдачу зерна государству. По три-четыре подводы, груженные зерном, мы везли на склад в районный центр за десять километров. Это было очень трудное задание. Воз навьючат большой, а дороги - грунтовые, разбитые. В жаркую погоду, если бык завидит лужу или ручей, обязательно туда затянет с телегой. Потом очень трудно и долго приходилось его выгонять.

В деревенских овинах сушили лен, рожь. После выбивали из колосьев зерна деревянными цепами вручную. Молотилок не было. В летнее время, с 1943 по 1947 год, работали без выходных дней все светлое время суток на заготовке сена, уборке зерновых, картофеля.

Все работы выполнялись по нарядам колхозного бригадира, с записями в трудовую книжку и оценкой трудовой деятельности за сутки в условных единицах: трудодни или 100 соток. Для примера: обмолотить сноп льна - одна сотка или одна копейка. Норма - 100 снопов. Подобные нормы были и на все другие работы.

Вот так я и жил, трудился и учился в школе до 1947 года. В 1947-м поступил в кожевенно-обувной техникум в Москве. Мне было 17 лет. В техникуме день - учеба, день - работа на заводе, и так до четвертого курса. Это давало возможность иметь средства для выживания.

После окончания техникума в 1951 году Сокольническим РВК Москвы я был призван в армию и в этом же году направлен в зенитно-артиллерийское училище г. Одессы. По окончании училища в 1954 году был направлен в Особую Ленинградскую армию ПВО, в 1804-й зенитный артиллерийский полк. Начал службу командиром взвода в воинском звании «лейтенант». Время было напряженное, случались частые нарушения воздушного пространства в районе Ленинграда. Наш полк в составе восьми батарей стоял на боевом дежурстве, со сроком готовности пять минут, с задачей прикрытия объектов города Ленинграда: Смольного, Кировского завода, морского торгового порта, Володарского железнодорожного моста через Неву.

Офицеры и старшины батарей полка были в основном фронтовиками, так что чувствовался еще дух прошедшей войны. Налицо была дисциплина и высокое чувство ответственности за порученное дело. Два раза в год мы выезжали на боевые стрельбы на Ладожский полигон. Выходных практически не было, квартир тоже. На наем жилья у частников нам платили 300 рублей. Мы, молодые офицеры, жили вместе с солдатами. Питание было из солдатского котла, стоимость этого питания высчитывали из нашей зарплаты.

С 1961 по 1966 год я учился в Военной командной академии ПВО в г. Калинине (ныне Тверь). После окончания академии проходил службу сначала командиром зенитно-ракетного дивизиона средней дальности системы «Волхов» - 3,5 года, затем - начальником штаба группы дивизионов дальнего действия системы «Ангара» - 3,5 года в 158-й гвардейской зенитно-ракетной бригаде г. Лиепая Белорусского ВО.

С ноября 1973 года по декабрь 1984-го проходил службу в Главном штабе Войск ПВО страны, в должностях старшего офицера управления кадров и начальника отдела службы войск Главного штаба ВПВО. Воинское звание - полковник.

После увольнения в запас с 1984 по 1991 год работал старшим инженером НИИ приборной автоматики Министерства радиопромышленности. После ликвидации министерства и смены власти в стране работал инженером II категории автобазы Министерства обороны в Москве - девять лет.

Награжден орденом Красной Звезды и 12 медалями. Выйдя на пенсию, с 2001 года участвую в работе ветеранской организации поселка Заря, являюсь заместителем председателя первичной организации ветеранов Великой Отечественной войны.

СПАСИТЕЛЬНЫЙ КУСОЧЕК ХЛЕБА

Я родилась 15 июля 1941 года в г. Могилеве. В этот день в Могилев вошли немцы. В концлагерь я попала с мамой в 1942 году. Попали мы из-за того, что моего дедушку хотели избрать старостой, чтобы он следил за народом и докладывал немцам, а дед наотрез отказался, тогда его зверски избили прямо на глазах домочадцев. Женщин выгнали на улицу, деда, мертвого или живого (неизвестно), оставили в доме.

Дом обложили соломой и подожгли. Бабушка все вырывалась, бросалась в дом к деду, но ее удерживали дочери, но все же она вырвалась и шагнула в горящий дом. Немцы только дружно загоготали и заперли дверь. Так на глазах моей мамы (невестки) и их трех дочерей сгорели оба старика, бабушка - живьем, а дедушка - неизвестно в каком состоянии.

Дед был истинный отец русских солдат, все его пятеро сыновей были на войне, а он ценой своей жизни, мужественно приняв смерть, отказался быть холуем у немцев.

Назавтра, в пять утра, крытая машина с солдатами приехала к нашему дому-пепелищу, и всех нас, от мала до велика, повезли на вокзал. Там погрузили в теплушки и отправили в неизвестном направлении.

Народу в теплушке было так много, что мама держала меня на вытянутых руках, а когда она уставала, меня подхватывали другие люди. По словам мамы, мы ехали две недели, потому что долго стояли на запасных путях. Людей почти не кормили, поэтому приехали мы еле живые. Немцы сразу стали сортировать людей: больных и хилых - в одну сторону, женщин и детей - в другую. Мне повезло: всю дорогу меря держали на руках разные люди, и когда немец грубо вырвал меня из рук мамы, я не заплакала, а доверчиво обняла его за шею и улыбнулась. Сердце фашиста дрогнуло, он что-то сказал стоящей рядом немке, и она взяла меня на руки. Я и ее обняла за шею, и она меня унесла. Мама от слез ничего не помнила. Когда всех рассортировали, мама попала на работу на подземный бомбовый завод. Многих больных и тех детей, чьи матери уверяли, что ее ребенок болен, сразу отправляли в крематорий, он дымил тут же, недалеко от станции.

Месяц мама работала на бомбовом заводе и все время спрашивала у надзирателей, где ее ребенок. Один немец сжалился и сказал, что я жива. Потом маме (если она выполняла недельную норму) два часа раз в неделю разрешали видеться со мной. Она приносила меня в свой барак, женщины ставили меня на стол, целовали и плакали, а я как кукла стояла на столе. Через два часа меня забирали снова в детский бокс.

Комендантом нашего лагеря была фрау Шуберт - двухметрового роста немка, ходившая с огромной овчаркой и хлыстом. Она была такая жестокая, что ее боялись даже немцы. В боксы и бараки она не заходила, боялась заразы, а заставляла всех выходить на плац. Детей из бокса выводили к ней на осмотр голенькими в любую погоду. Она хлыстом поднимала нам подбородки, смотрела зубы, проверяла, нет ли сыпи или прыщей. Если это обнаруживалось, то ребенок исчезал навсегда, а иногда, прямо при нас, обученная убивать людей овчарка по команде бросалась на ребенка или взрослого и разрывала ему горло.

Крематорий дымил день и ночь - людей сжигали тысячами. Имен у заключенных не было, только личный номер. У моей мамы был номер 889, он был пришит на белом лоскуте. А еще этот номер был выжжен на кисти тыльной стороны левой руки.

Детям после 12 лет тоже выжигали номер, и они уже работали как взрослые на уборке территории или в шахте возили вагонетки. Если ребенку было меньше 12 лет, то у него брали кровь и испытывали на нем разные вредные препараты. Кормили нас очень плохо: утром два вареных каштана, 40 граммов хлеба пополам с опилками и полусладкая вода с сахарином. На обед давали баланду, в которой плавали кусочки брюквы, 40 граммов хлеба и два кусочка вареной нечищеной свеклы. Ужин - такой же, как завтрак. Если проводили опыты, то в этот день ребенку давали пищу получше, и все дети знали, что он пойдет на опыт. Мы были просто опытным материалом, у нас не было имен, только номера, мы даже разговаривать не имели права друг с другом, тем более плакать или жаловаться.

Не знаю, что меня спасло - мой малый возраст или большая любовь мамы и Господа Бога, но я выжила и все вынесла. Хорошо помню свою «воспитательницу» - немку по имени Розмари. Это была хорошая девушка. Она меня очень любила и всегда старалась тайком подкормить, а если я болела, то прятала меня в грязном белье, и до ее возвращения я сидела тихо, как мышь. На поверку «воспитательница» меня не выводила - ведь фрау Шуберт меня могла убить хлыстом или затравить собакой.

Освободили нас только в ноябре 1945 года. К этому времени война уже закончилась, но мы этого не знали, потому что были в западном секторе Германии, в городе Любеке. Но слух прошел, что Россия победила, и лагерь восстал, мы плакали и смеялись, если можно назвать это смехом. За эти годы я разучилась смеяться и даже улыбаться, я была маленькая, морщинистая, как старушечка (от недоедания и частых опытов).

В вихре перестрелок, шума, неразберихи (лагерь был огромный - 8 тысяч французов, 5 тысяч женщин и неизвестное количество русских военнопленных) Розмари нашла мою маму и передала ей меня. Я помню, как они обнимались, обнимали меня и плакали, плакали...

Долго мы добирались с мамой в Россию. На нашем пепелище жили уже другие люди, но похоронки на моего отца и его четырех братьев они сохранили. В школу меня не взяли: я совершенно не знала русского языка и говорила только по-немецки. И на следующий год меня тоже не взяли: я еще не выучила русский. Нам с мамой пришлось уехать в Литву, в Вильнюс. Там я пошла в школу и училась на польском языке (моя мама - полька).

Шли годы. Я набиралась сил, уже не так мучили кошмары концлагеря по ночам. Но это не проходит даже с годами. Все равно иногда я просыпаюсь вся в слезах от приснившихся лая немецких овчарок и гортанного окрика часового на вышке. У меня двое взрослых детей и пятеро внуков. Я часто им рассказываю о своей жизни в концлагере, а когда они не доедают кусочек хлеба за обедом, говорю: «Нам бы этот кусочек тогда - он бы многим спас жизнь».

В ТОМ ЧИСЛЕ И Я...

В ряды советских Вооруженных Сил я призывался три раза. Первый добровольный призыв был осуществлен Алексеевским райвоенкоматом Сталинградской области в октябре 1942 года. Призвали нас на защиту Сталинграда.

В памяти от того времени осталось следующее. Колонна автомашин ЗиС-5 с добровольцами, в числе которых был и я, днем и ночью двигалась по направлению к Сталинграду. Не знаю точно, где и на каком участке дороги мы попали под обстрел противника, но рядом с нашей автомашиной разорвался снаряд. После этого я ничего не помню - потерял сознание. Оно вернулось только через несколько дней, и я понял, что нахожусь в «лубке» из гипса.

Через месяц меня комиссовали и отправили на хутор Красинский на реке Хопре. Здесь я попал под «патронаж» казачек, которые меня подкармливали и активно поили молоком. Вскоре как «частично выздоровевшего» меня пригласили на работу в колхоз. Однажды, когда я возвращался с дальних полей с кормом для скота, меня встретил посыльный и передал повестку о призыве в армию. К тому времени мне исполнилось 17 лет и два месяца.

Утром следующего дня резвая лошадка в санях-розвальнях привезла меня на станцию Филонове. С саней почти бегом я пересел в вагон товарняка, где оказалось еще несколько десятков таких же, как и я, призывников. Ударил вокзальный колокол, и эшелон отправился в путь.

Через двое суток я - красноармеец 16-й запасной стрелковой бригады, которая находилась в г. Кузнецке Пензенской области. Оттуда 24 июня 1943 года очередная маршевая рота (в ее составе и я) прибыла на задымленную окраину Курска, на запасной путь. А в ночь на 25 июня я уже ефрейтор 47-го стрелкового краснознаменного полка, который отражал беспрерывные атаки противника.

15 июля 1943 года, вслед за Брянским и Западным фронтами, наш Центральный фронт, в том числе и мой 47-й стрелковый полк, начал наступление. Здесь состоялось мое боевое крещение. Наша рота начала наступление так, как нас учили на тактических занятиях: «Направление перехода через реку; справа, слева короткими перебежками вперед!» И мы двинулись по-научному! Но это продолжалось всего одну-полторы минуты. Первым выстрелом снайпера был убит младший лейтенант, командир взвода. За роковым выстрелом сразу же последовал шквальный артиллерийско-минометный огонь фашистов. Мины и снаряды ложились кучно. Взрывная волна подхватила меня и швырнула в ближайшую воронку. В чувство меня привела болотная вода на ее дне.

Этот бой, как, впрочем, и последующие, был тяжелый и страшный. Вдобавок ко всему в населенный пункт, у которого мы находились, из резерва вышла свеженькая войсковая часть СС, которая насчитывала около 1,5 тысячи гитлеровцев. С пути-дороги завоеватели для храбрости решили хорошенько выпить. В каждом доме квартировали 10-15 фашистов, каждое подворье было неприступным бастионом. Но мы тоже не сидели сложа руки. В бой вошел резерв нашего полка, на помощь пришли танки. Крови было пролито много, но селение мы освободили. К рассвету гитлеровцы, оставшиеся в живых, драпанули. Однако впереди было еще 38 суток тяжелых, изнурительных сражений на Курской дуге. В этой величайшей в истории человечества битве я участвовал с самого начала боев и до полного ее завершения.

Тяжелые бои за Днепр тоже были испытанием на прочность. Попытка нашей роты форсировать Днепр под носом у противника (в километре - вражеская переправа) провалилась. Позднее, в течение четырех суток, наш полк, изнемогая, на крошечном плацдарме отражал атаки противника. Остатку роты, в количестве 17 человек, было приказано овладеть высотой, которая находилась в километре от берега Днепра, и удерживать ее до подхода наших подразделений. Путь здесь был единственный - через болото.

Спустя полтора-два месяца, оказавшись по случаю тяжелого ранения в госпитале, я услышал, что немцы приняли нашу ветхую оборону на пути к высотке за крупный советский десант и не на шутку всполошились. В госпиталь я попал вдобавок с фурункулезом. Врачи в буквальном смысле вырвали меня из цепких рук смерти. В полк я возвратился в конце марта 1944 года.

После 50-километрового перехода под дождем мы расположились у деревни Корма в Белоруссии. От самой деревни остались лишь дымовые трубы. А вокруг на километры, вдоль и поперек, - леса и болота. Для позиции это было неподходящее место - сверху на наши головы постоянно лил дождь, ноги - по колено в воде. Жидкое грязное месиво в траншеях мы топтали сутками. В ночь на 24 июня 1944 года наши самоходные пушки вошли в деревню. Они крушили передний край противника и «прорубали» путь для пехоты. О начале операции войска оповестили «катюши». Это был очередной прорыв «Звон» под кодовым названием «Багратион». К исходу дня мы вклинились в оборону противника на 25-30 километров и окопались. В нашем взводе осталось семь бойцов, и те с ранениями. Я тоже чувствовал себя не лучшим образом: перед глазами стояла пелена, в голове и ушах - адская боль.

Вдобавок ко всему мое обмундирование превратилось в сплошной лубок - сначала я полагал, что от болотной грязи, а оказалось, что одежда пропиталась и кровью из раны. Утром следующего дня я нашел силы доложить командиру роты о наличии личного состава, а потом потерял сознание и упал перед строем. Дальнейший мой путь был один - в госпиталь.

Подлечившись, я снова вернулся в полк. Под флагом легендарного Багратиона мы пошли дальше на запад. Впереди - города Барановичи и Слоним. Слоним предстал нашему взору весь в дыму и огне. Шел тяжелый бой. К исходу дня мы пробились сквозь вражескую оборону и вышли на западную окраину левобережья не без потерь. К этому времени бой за город поутих. Мы окопались. К моему окопу подошел командир роты и сказал: «Сержант, подбери двоих самых дерзких солдат, надо разыскать обоз с боеприпасами, видимо, плутает где-то по городу. Поторопи походные кухни - люди с рассвета еще ничего не ели. Пять минут на отдых — и вперед!» Но эти дорогие пять минут отдыха я сам себе не позволил.

Обратный мой путь был нисколько не легче. Оставшиеся в городе немцы в бешенстве метались по подворьям и улицам и отстреливались; до последнего патрона. Пытались, но напрасно - вечный упокой был уготован им здесь, в этом городе. На левобережье мы никого из наших тылов не нашли, а когда пробились к мосту, то увидели колонну гужевого транспорта. Снаряды противника ложились у моста то там, то здесь. Ездовые во всю силу стегали плетьми лошадей, и они неслись по мосту вскачь. Навстречу колонне бежали мы, насколько хватило сил. Мимо меня пронеслась первая повозка, вторая... У третьей повозки я встретился взглядом с ездовым. «Как он похож на моего отца!» - мелькнуло в голове. Ездовой был двухметрового роста, косая сажень в плечах, а кулачищи - пудовые гири. «Отец? Нет, не он! - подумал я. - У этого лицо какое-то страшное, изможденное, будто бурьяном и кустарником поросшее. Не видно ни лба, ни носа».

На бегу я дважды успел повернуть голову в сторону удаляющейся повозки, и оба раза видел, что ездовой продолжал оглядываться и пристально смотреть на меня. «Кто он и где я его видел?» - этот вопрос не уходил у меня из головы. Но времени особенно не было, чтобы вспомнить. В апреле 1946 года, в первый мой послевоенный отпуск, в родной деревне я узнал, что тот ездовой, с которым я встретился на мосту, действительно был моим родным отцом. После освобождения Слонима обоз отца пошел в сторону города Белостока, а полк, в котором я служил, двинулся вперед на запад, к городу Хайнувка, что в Польше.

После второй неудавшейся атаки я свалился в траншею обессиленным и беспомощным. Сколько был в беспамятстве - не знаю, но четко помню, что увидел сон: иду я по городу, а справа и слева стройные ряды деревянных рубленых домиков-близнецов. Навстречу мне - женщины в белых блузках, и будто до моих ушей доносятся слова о Ленинграде. Я вглядываюсь в вывески на домах, но подтверждения того, что я в городе на Неве, не нахожу. Меня разбудила команда: «Дозарядить оружие! Приготовиться к атаке!» Я тут же забыл про сон и снова готов был лезть под пули. «А если умирать, то чтобы в одно мгновение, - подумал я про себя. - Но до этого еще надо вражьи полчища в рейхстаг загнать и скопом в нем взорвать, а потом уже не жаль и самому умереть».

Весь наш передний край был в ожидании сигнала для начала атаки. И вдруг раздался чей-то голос: «Ткаченко, ты где? Немедленно ко мне!» Я рванулся на вызов. Стоящий перед нашим командиром майор объяснил, что ему приказано сержанта Ткаченко срочно доставить в штаб дивизии. Так начался мой путь назад, в родную страну, в Ленинградское военно-инженерное училище. Уже будучи курсантом, я часто вспоминал рубленые деревянные домики и женщин в белых кофточках, которых я видел во сне в траншее у города Хайнувка. Что же это? Совпадение фактов или сон-предвестник?

Война закончилась. В 1946 году я уволился в запас, а в 1951-м в третий раз был призван Прилукским горвоенкоматом в ряды Вооруженных Сил. 25 лет я прослужил в Войсках ПВО Москвы и в 1976 году ушел в отставку.

Прошли десятилетия. К сожалению, за все это время мне не довелось ни разу встретиться с однокурсниками по военному училищу. Только в 1998 году такая встреча состоялась. И где? У зубопротезного кабинета в поселке Заря. Мой однокурсник Леонид Степанович Сафонов (житель Балашихи) сообщил мне трагическую весть более чем полувековой давности о том, что вся рота нашего выпуска - кроме него, а теперь получилось, что и кроме меня - была направлена на японский фронт. От прямого попадания тяжелого снаряда в автобус, в котором наши однокурсники ехали по прифронтовой полосе, все до единого погибли. Вот такая грустная развязка.

Я много раз возвращался памятью в давно ушедшее время, и каждый раз сам себя спрашивал: как это могло случиться? От взвода при попытке переправиться на правый берег Днепра в живых остались два человека, в том числе и я; от отряда, прорывавшегося к высоте за Днепром, в живых остались два человека, в том числе и я. А от роты однокурсников, выпускников училища, в живых также остались два человека, в том числе и я.

Это что, судьба? А может, молитвы мамы? А может, то и другое вместе?

МЫ ПРИНЯЛИ РЕШЕНИЕ - ВЫПОЛНЯТЬ ЗАДАНИЕ

Это было 9 марта 1944 года, ночью, когда наш экипаж на самолете СБ с аэродрома Старая Торопа выполнял очередной боевой вылет по доставке боеприпасов партизанам Белоруссии. Полет проходил нормально.

Линию фронта пересекли, находясь за облаками. Но минут через десять, восточнее города Полоцка, на высоте 2000 метров, нас внезапно атаковал немецкий истребитель. Загорелся правый мотор, самолет начало сильно трясти, стрелок-радист погиб. А под крыльями у нас - 800 килограммов тола. Что делать? Можно прекратить полет и выброситься на парашютах. Или сбросить груз и, пока еще есть высота, уходить на одном моторе на свой или запасной аэродром. Но этот груз очень ждали партизаны. Поэтому мы приняли решение выполнять задание, рискуя в любой момент взорваться в воздухе.

Высота падала, шли на одном моторе и на нервах, правый мотор горел. А до заветных костров оставалось еще 30-35 километров.

О себе мы не думали, все внимание было нацелено только на выполнение задания. Самолет стал почти неуправляем, высота - около 200 метров, и вот под нами появились партизанские костры. С ходу я сбросил груз. Задание было выполнено. Но куда и как теперь садиться?

Языки пламени охватили все крыло, лопасти винта правого мотора отбиты. Передняя штурманская кабина, в которой я находился, была полуразрушена.

Горизонтальная видимость - плохая, но пламя от горящего самолета освещало местность, и мы увидели впереди мелкий лес. Успели сделать поворот влево, самолет коснулся верхушек деревьев и при встрече с землей взорвался. Что было дальше, я не помню. Только когда очнулся и выбрался из-под обломков, увидел, что вокруг все горит, а в стороне, у больших деревьев, стоит мой летчик.

У меня сильно жгло лицо и болела правая рука, но, не теряя времени, мы стали уходить от горящего самолета в сторону расположения партизан. Мы прекрасно знали, что вокруг - немецкие гарнизоны. Всю ночь бродили по лесу, сильно устали, несколько раз вступали в перестрелку с немцами. И только на рассвете, выбившись из сил и израсходовав все патроны, оставив только по одному для себя, на опушке леса мы встретились с партизанами. Они тоже всю ночь бегали за нами и помогали отбиваться от немцев.

Так я попал в район действия Полоцко-Лепельской партизанской зоны, недалеко от деревни Плина Ушачского района Витебской области. Для меня наступила новая, еще неизвестная мне партизанская жизнь, где теперь не с одной, а уже со всех сторон был фронт. Спасенных летчиков партизаны берегли и при первой возможности переправляли через линию фронта, как тогда говорили - на Большую землю. Поэтому и нас первое время никуда не отпускали и держали в землянках среди дремучего леса и болот.

А примерно через неделю, ночью, на лошадях, минуя расположения немецких частей, нас вывезли в партизанскую зону, в район г. Ушачи. Здесь мы находились до вылета на Большую землю.

Что из себя представляла партизанская зона? Это был район площадью 40 на 60 километров, в котором находилось семь партизанских бригад общей численностью более 11 тысяч человек. Командовал зоной Герой Советского Союза Владимир Елисеевич Лобанок. В нее за три года оккупации Белоруссии ни разу не ступала нога немецкого солдата. Здесь были полностью сохранены советская власть и колхозы, которые снабжали партизан и местное население продовольствием. В это время хорошо была налажена радиосвязь с Большой землей и Центральным штабом партизанского движения.

В партизанской зоне мы помогали оборудовать посадочные площадки для приема легкомоторных самолетов и тяжелых планеров. Этим мы занимались иногда даже под носом у немцев. За время пребывания у партизан мы оборудовали четыре такие площадки. А когда прилетели первые самолеты, нас темной ночью вывезли на Большую землю. Здесь нас встретили и перевезли в район города Невеля, где мы были приняты начальником Центрального штаба партизанского движения П.К. Пономаренко.

Он очень долго и внимательно беседовал с нами, подробно интересовался обстановкой и всеми событиями в партизанской зоне. После беседы поблагодарил за выполнение боевого задания и вручил каждому медаль «Партизану Отечественной войны» I степени. А через два дня началась боевая работа, и я снова полетел к партизанам Белоруссии.